Галина Утюжникова: вспоминая Распутина

Как мне хотелось побывать на открытии музея В.Г. Распутина, да вот здоровье не позволило. Неизгладимой болью воспринимается потеря этого замечательного человека. Захотелось поделиться воспоминаниями о моментах общения с ним…



С Серёжей, сыном Валентина Григорьевича, я часто общаюсь по телефону. Вот и на этот раз он позвонил, сказал, что ждал меня на открытии музея. Что случилось? Я объяснила своё положение, расспросила, как прошло открытие. Сергей вдруг предложил: «Галина Ивановна, напишите о своём общении с отцом. Вы же дружили, он к вам очень тепло относился».

Это правда, я дружила с семьёй Валентина Григорьевича много лет, до самых его последних дней.

…Почему-то бытует мнение, что хорошие писатели обязательно не любили власть. Не могу с этим согласиться. С большинством из наших иркутских писателей у меня были хорошие, если не дружеские, то деловые отношения. Константин Седых, Юрий Левитанский, Георгий Марков, Франц Таурин, Марк Сергеев, Вячеслав Шугаев, Виктор Киселев, Георгий Кунгуров, Анатолий Шастин… Мой кабинет всегда был открыт для них. А с Валентином Григорьевичем мы общались особенно тепло и доверительно.

Помню одну из наших первых бесед. Мы встретились на каком-то торжестве, и Валентин обратил внимание на мою медаль «За освоение целинных и залежных земель»: «Вы что, Галина Ивановна, на целине были?». Я рассказала ему, что у нас в Усть-Ордынском округе были свои залежные земли, а я тогда работала в сельском обкоме партии. В те годы с партийных работников строго спрашивали за всё – за урожаи и надои, за привесы и приплоды.

Однажды всех работников обкома партии отправили по районам с приказом: не возвращаться, пока не поднимите надои. Я попала в Золотую степь, что в Осинском районе. От коровы там получали недопустимо низкие надои. Прожила я там три месяца, вставала в четыре утра, к утренней дойке. Часто доярки болели и мне приходилось их заменять, благо родилась в деревне и умела это делать. В конце концов, надои мы довели до среднеобластного уровня.

С доярками я подружилась и Золотая степь мне стала родной, а места там – просто замечательные. Были. Потому что после строительства Братской ГЭС эти места оказались под водой. Вот тут-то у нас и состоялся разговор на мучившую писателя тему. Он мне тогда сказал: – Вот вы же сами говорите, что привязались к этим местам. Неужели не жалко, не больно, что всё это ушло под воду?

Я соглашалась, что и жалко, и больно, но ведь эта ГЭС нужна для развития промышленности страны, иначе как экономика может двигаться вперёд? Но он был настроен решительно против затопления огромных площадей, он считал, что с исчезновением земель рушится жизнь и народный уклад. Он искренне болел за селян, за свою малую родину, которую любил до сердечной боли.

В этом я убедилась лично. В 1971 году состоялся съезд советских писателей. В обком партии позвонили из Москвы и сказали, чтобы Распутин готовился выступать – ему будет предоставлено слово. Валентин отнёсся к этому предложению чрезвычайно ответственно, волновался, приходил ко мне, советовался. Говорил, что хочет сказать о роли писателей-деревенщиков, о необходимости прислушиваться к ним, критиковал власть за нежелание и неумение работать с молодёжью, которая теряет нравственные ориентиры, предаёт забвению моральные ценности, наработанные веками. Мне казалось, что его выступление имеет право на жизнь.

Мне, как заведующей отделом культуры ОК КПСС, поручили возглавить иркутскую писательскую организацию – так было тогда принято. Начался съезд, на следующий день я хватилась Валентина – его не было в зале. Понимаю: что-то случилось. Оказывается, кто-то сверху решил, что давать слово Распутину не будут, якобы, не хватило времени. Писатель был так поражён и оскорблён, что перестал приходить на заседания, заперся в номере, крепко выпил. И тут к нему чуть не толпой повалили иностранные журналисты. Ему предлагали выехать из страны, сулили хорошую жизнь и работу. И каждый нёс коньяк, мол, выпьем, быстрее найдём общий язык. И тут наш обычно деликатный и вежливый писатель проявил твёрдость: грубо, не стесняясь в выражениях, давал им отпор, заявляя, что родина у него одна и делать ему за морем нечего. Но нервы у него сдали. Совершенно больного на «скорой» его увезли в кремлёвскую больницу…

Вспоминается другой случай. Так получилось, что мой внук Слава и Серёжа Распутин в армии оказались в одной «учебке». Однажды ко мне пришла жена писателя Светлана и рассказала, что получила тревожное письмо от сына – ребята наши болеют, условия в воинской части ужасные. Я как раз отправлялась в командировку в Улан-Удэ на съезд женщин и решила взять несколько дней отпуска, чтобы заехать в эту самую «учебку» в Борзе, проведать ребят. То, что там увидела, вызвало настоящий шок. Воды хорошей нет. Ребята уже полтора месяца не были в бане, которые закрыты из-за отсутствия воды. Лазарет переполнен, коек на всех больных не хватает, ребята лежат на полу… Хорошо, что Светлана Ивановна вручила мне пакет с лекарствами, очень они там пригодились.

Пришлось заехать в Читинский обком партии и рассказать о положении в этой части. Там отнеслись с пониманием: командующего округом и секретаря Борзинского горкома партии серьёзно наказали.

… Тогда уже знаменитая «иркутская стенка» молодых писателей гремела на всю страну. Надо признаться, наши писатели-ветераны отчасти ревновали к молодым, им казалось, что они не заслужили пока такой высокой оценки. Государство тогда издавало книги за свой счёт, и за право попасть в издательский план, который утверждался на бюро обкома партии, шла борьба. Молодые настаивали на том, что им надо печататься, старики обижались: мы заслуженные, известные, вы подождёте. Писатель Кунгуров тогда возмущался: за что «Живи и помни» получила Государственную премию? Это же книга о дезертире! Константин Седых тогда не согласился с ним: а какова судьба у этого дезертира, чем он заплатил за свой поступок?

Все знают, что Валентин Григорьевич тяжело пережил гибель дочери, а потом болезнь и потерю жены. В этот тяжёлый период он стал чаще бывать в нашей семье. Как-то моего мужа Василия накануне Дня Победы пригласили на встречу с консулом Польши как участника освобождения Варшавы. Вернувшись со встречи, он застал у нас Валентина. Тот стал с интересом расспрашивать о встрече. Василий рассказал: во время боёв в Польше он был тяжело ранен и попал в польский госпиталь. И спасали его работающие там говорящие по-русски врачи. Одна из них до войны проживала в Усольском районе, а другая – в Усть-Ордынском.

Василий рассказал, что высказал консулу свою обиду: «Ваш корреспондент, когда приезжал в Усолье, расписал, какое это захолустье. А меня врач, родом из этого «захолустья», как раз и выходил…» Валя на это заметил: «Всё правильно вы ему сказали. Читал я этот пасквиль…»

У меня в доме хранится его подарок – пишущая машинка. В те времена купить её было практически невозможно. А мне приходилось печатать много документов, и часто эту работу я брала домой. Писателям делали исключения и Валентину, конечно, машинку выделили, а он подарил её мне.

О его скромности знают все. Не помню, чтобы он что-то просил для себя. Его жена была в Москве, когда серьёзно заболела и оказалась в какой-то затрапезной больнице, где ей, по сути, не оказали должной помощи. Конечно, если бы Валентин обратился куда следует, ему бы не отказали, разместили бы жену в лучшую клинику. Но он не счёл возможным просить, так уж был устроен.

О себе он не очень заботился. За несколько дней до его кончины я позвонила ему в больницу, спрашиваю, в какой он клинике. «Не знаю – говорит – меня на «скорой» привезли…» Признался, что чувствует себя плохо. Я дозвонилась до Иркутского землячества, просила подключиться, и земляки помогли, вскоре Валентина перевели в президентскую больницу. Я позвонила снова. Он признался, что не может говорить, так мучают боли. Это был наш последний разговор. Нужно ли говорить, какая это потеря…

Я выражаю искреннюю признательность руководителям области и города, российским писателям за достойные проводы в последний путь любимого всеми писателя, мыслителя и Человека с большой буквы.

Галина УТЮЖНИКОВА, заведующая отделом культуры Иркутского ОК КПСС в 60–70-е годы
«Приангарье», № 23, 2017
память, культура, история, общество