Николай Фёдоров, русский космизм, «Русский Лад»

7 июня отмечается 190-летие со дня рождения одного из крупнейших русских мыслителей, основоположника русского космизма Николая Фёдоровича Фёдорова (1829-1903). Так уж получилось, что его «круглые» даты остаются как бы «в тени» пушкинских торжеств, ведь он родился спустя ровно 30 лет и 1 день после великого поэта. Тем не менее, пропустить этот юбилей никак нельзя, ведь наследие Н.Ф. Фёдорова чрезвычайно актуально для будущего развития русской идеи.



Русский космизм как идейно-теоретическое направление давно привлекает внимание руководителей и идеологов Всероссийского созидательного движения «Русский Лад». В 2015 г. в Москве состоялась организованная «Русским Ладом» научная конференция «Русский космизм как основа мировоззрения нового века», где прозвучала характеристика космизма как «неотъемлемой части цивилизационной парадигмы, способной стать стержневым направлением, осуществляющим задачу сохранения цивилизационного кода России, что, в общем-то, и является главной целью Всероссийского созидательного движения “Русский Лад“».

Разумеется, на конференции имя Фёдорова звучало не раз, но специального доклада, посвящённого ему, сделано не было. Хотя он был предшественником и в значительной степени учителем других мыслителей этого направления — К.Э. Циолковского, В.И. Вернадского, Н.А. Умова и др. В конференции, к сожалению, не принимали участия те, кто сегодня наиболее активно занимается изучением и популяризацией наследия Фёдорова, прежде всего сотрудники московского музея-библиотеки, носящего его имя. Попробуем сейчас, в преддверии фёдоровского юбилея (и имея в виду предстоящее в 2029 году его столетие) хотя бы отчасти исправить это упущение.

В этой статье я не ставлю целью рассказать биографию Фёдорова, обратим лишь внимание на несколько символических фактов.

Фёдоров (он носил фамилию и отчество по крёстному отцу) был внебрачным сыном князя П.И. Гагарина, известного в то время театрального деятеля. И вот первое совпадение: выходец из рода Гагариных стал одним из основоположников русского космизма, учителем Циолковского, который, в свою очередь, стал вдохновителем трудов С.П. Королёва — организатора первых космических полётов. Первым же космонавтом оказался носитель той же фамилии — Гагарин, хоть и не князь, а сын трудового народа.

И второе совпадение: из того же рода князей Гагариных была бабушка П.А. Кропоткина, который был не только известным геологом и революционером-анархистом, но и мыслителем, отрицавшим определяющую роль в природе «борьбы за существование» и настаивавшем на приоритетной роли солидарности — разумеется, не только в животном мире, но и в человеческом обществе. Таким образом, близкие родственники — Фёдоров и Кропоткин, насколько известно, незнакомые друг с другом и не упоминавшие друг о друге в своих трудах, — пришли к близким выводам о том, что в основе человеческого общества должна лежать не конкуренция, взаимная борьба и взаимное уничтожение, а братская солидарность. Недаром и система взглядов Фёдорова получила название «Философии Общего Дела».

Что касается профессиональной деятельности Н.Ф. Фёдорова, то в молодости он был преподавателем истории и географии в уездных училищах, чуть ли не ежегодно переселяясь из города в город, затем обосновался в Москве и стал библиотекарем Румянцевского музея. В это время он превратился в одну из центральных фигур московской интеллектуальной жизни, его библиотечный «дискуссионный клуб» посещали многие выдающиеся современники. Фёдоров получил тогда известность не только и не столько своими идеями (открытыми поначалу лишь узкому кругу друзей), сколько профессиональными качествами, энциклопедическими знаниями и аскетическим образом жизни.

Последнее настолько запомнилось, что и сегодня некоторые люди, «что-то слышавшие» о философии Фёдорова, убеждены, что он проповедовал аскетизм и, в частности, безбрачие (хотя последнее не только никак не связано с его системой взглядов, но и, в сущности, противоречит ей). После ухода из библиотеки (1898) он возобновил странствия, жил в Воронеже, в Средней Азии (Асхабад) и даже совершил путешествие на Памир.

Известны отзывы о Фёдорове Л.Н. Толстого («Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком»), В.С. Соловьёва («Я со своей стороны могу только признать Вас своим учителем и отцом духовным»), Ф.М. Достоевского («В сущности совершенно согласен с этими мыслями»). Тем не менее, никто из них так и не стал популяризатором его идей, на что он временами надеялся.

Достоевский умер в 1881 году, не успев ознакомиться с фёдоровскими трудами, а судя о них лишь по изложению в письмах Н.П. Петерсона. Но при этом влияние «философии общего дела» отмечается исследователями в последнем романе Достоевского — «Братья Карамазовы». Владимир Соловьёв в значительной мере опирался на Фёдорова в своих трудах о «Богочеловечестве», но прямой поддержки его основным идеям публично так и не выразил. Идеи же Льва Толстого во многом были противоположны фёдоровским и вызвали его резкую критику.

Публикация ряда работ Фёдорова состоялась лишь в последние годы его жизни и преимущественно в провинции (Воронеж, Асхабад). А после его смерти (он скончался в декабре 1903 г. в Москве) его труды были собраны учениками — Н.П. Петерсоном и В.А. Кожевниковым — и изданы под общим названием «Философия Общего Дела». Сам же он в тех случаях, когда надо было дать своим взглядам какое-то определение, употреблял термин «супраморализм».

Русские философы и писатели разных направлений — от православно-консервативного до крайне левого, революционного — высоко ценили фёдоровское наследие в разных его аспектах, но, к сожалению, значимым фактором русской общественной жизни оно не стало ни до революции, ни в советское время, ни сегодня.

Читая Фёдорова, нередко удивляешься резкости его высказываний, которая, казалось бы, противоречит «примирительному» значению его идей. Но его метод в том и заключается, чтобы, вскрыв внутренние противоречия той или иной системы взглядов, довести её до последних пределов и сделать потом выводы, совпадающие с его собственной философией. Фёдоров не любил Гегеля, но в каком-то смысле это напоминает гегелевское «снятие», в котором присутствуют элементы как отрицания, так и сохранения. Каждая философская система содержит в себе часть истины, и задача критики — не уничтожать систему в целом, а извлекать эти «кирпичики» и вложить их в здание новой, более адекватной системы.

Так, отвергая современную ему идею «прогресса», как вытеснения младшими поколениями старших, Фёдоров в то же время пишет об «истинном прогрессе», который требует, «чтобы недостатки слепой природы были исправляемы сознающею эти недостатки природою, т. е. совокупною силою человеческого рода, требует, чтобы улучшение путём борьбы, истребления было заменено возвращением самых жертв борьбы. … Сам прогресс требует воскрешения».

Это — достижение практического бессмертия и воскрешение предков — и есть главный пункт фёдоровской философии. Конечно, ни Фёдоров более ста лет назад, ни мы сегодня не можем представить себе конкретные формы воскрешения ушедших поколений. Современная наука даёт нам лишь клонирование, то есть создание, по сути, «близнецов», а не воссоздание той же самой личности с её памятью. Но, во всяком случае, ничего логически невозможного в этом, безусловно, нет.

По словам мыслителя, «бессмертие не может быть признано ни субъективным только, ни объективным: оно проективно. Мир, каков он в настоящем, каким он дан нам в опыте... есть только совокупность средств для осуществления того мира, который дан нам в мысли». Воскрешение ушедших поколений у Фёдорова тесно связано с будущим освоением космического пространства. Именно эти поколения и должны в будущем стать жителями других планет, которые к тому времени будут освоены человечеством. Выход в космос — не блажь, а насущная необходимость, ведь Земля не застрахована от космических катастроф, способных погубить на ней жизнь.

Сегодняшняя же цивилизация, преимущественно западная, по мнению Фёдорова, «не может иметь иного результата, кроме ускорения конца». Выражением этой цивилизации являются «1) привязанность к мануфактурным игрушкам, которая и произвела современный индустриализм, и 2) личная свобода, или возможно меньшее стеснение в забавах этими игрушками». Важно также и то, что идеологическая основа современного Запада — это идея борьбы за существование, «небратских» отношений между людьми, перенесённых порой на целые народы и расы.

То, что писал Фёдоров о науке, ныне поставленной на службу производителям «мануфактурных безделушек», еще более актуально для нашего времени, когда колоссальные научные силы и средства отвлекаются от подлинного технического прогресса, освоения космоса и прочих фундаментальных исследований на обслуживание рынка, создание всё более новых моделей мобильных телефонов и прочих «гаджетов», то есть на имитацию этого самого технического прогресса (при этом хищнически разбазаривающего природные ресурсы), а также — что ещё более важно — на внутреннюю конкурентную борьбу.

В книге С.Г. Семёновой «Философ будущего века. Николай Фёдоров» читаем: «Русские религиозные философы, и Вл. Соловьёв, и Фёдоров, и Бердяев, и Булгаков, и Франк, и Федотов, и др., как правило, все отличались антикапиталистической, антимещанской настроенностью, неприятием мировоззрения индивидуалистического капитализма». И — добавлю — если и критиковали социалистические идеи, то не за их чрезмерный радикализм, а как раз наоборот, за его недостаток: выступая против капитализма, социалисты в духовно-идейном отношении часто оставались в пределах той же «мещанской» парадигмы, не ставя целей, выходящих за рамки материального благополучия.

Фёдоров на словах отрицал социализм (точнее сказать, современные ему социалистические учения). Но фактически тот идеал общества, который он предлагает, является идеалом явно социалистическим и даже коммунистическим. В нём нет места частному бизнесу, торговле и спекуляции, в нём достигнуто социальное равенство. «Всякое, — подчёркивает он, — даже необходимое пользование тем, чего лишены другие, есть уже нарушение христианской любви, единства человечества». Отвечает Фёдоров и на претензии, высказываемые в адрес коллективистов, что они будто бы, возвышая коллектив, принижают личность. «Только в учении о родстве, — по его словам, — вопрос о толпе и личности получает решение: единство не поглощает, а возвеличивает каждую личность, различие же личностей лишь скрепляет единство».

Из триады «свобода — равенство — братство» единственно важным элементом он считал именно братство: «Нужно искать братство, а всё прочее само собою приложится, ибо при истинном братстве немыслимо порабощение и неравенство». «Супраморализм, — подчёркивал философ, — не рабство и не барство, а родство; пока же не будет последнего... будут два первые».

Другое дело, что в этом строении общества он видел не самоцель, а лишь предпосылки для решения более важных задач. Общество по Фёдорову — это общество-семья. Не просто общество, организованное по модели семьи (в противовес другой модели — атомизированного «общества-рынка»; об этой дихотомии писал, к примеру, С.Г. Кара-Мурза), а семья в буквальном смысле, как совокупность родственников, братьев, объединённых общим происхождением («сыны умерших отцов»). Соответственно, у этого общества есть конкретная цель — достижение физического бессмертия и впоследствии воскрешение всех ушедших поколений.

«При таком деле, — говорит он, — не может быть и вопроса о праве на труд, потому что очевидна обязанность всех, без всяких исключений, участвовать в нём, не может быть вопроса и о том, чтобы не способные трудиться получили средства к существованию, так как в предмет общего дела входит не доставить им только эти средства, но и восстановить или наделить теми способностями, которых они лишены».

В Асхабаде в 1901 г. Фёдоров опубликовал статью «Самодержавие». Впоследствии он характеризовал её так (в третьем лице, поскольку статья была напечатана анонимно): «Статья эта, по заглавию обещавшая самый узкий консерватизм, на самом деле поражает крайним радикализмом, который оставляет за собою не только конституционные монархии и республики, но даже и самых крайних социалистов, ибо в самодержавии автор видит средство возвести всех людей к такому нравственному совершенству, при котором они, подобно самому самодержцу, были бы ответственны только перед Богом и своей совестью, т. е. не нуждались бы ни в каком принуждении и надзоре». Фёдоров, таким образом, понимал «самодержавие» не как синоним абсолютизма или тирании, а как (если воспользоваться более поздним термином Ю. Эволы) «анагогический тоталитаризм». А. Дугин определяет это понятие как строй, «при котором бытие каждого отдельного человека принудительным образом вовлекается в спиралевидное движение общего духовного восхождения, облагораживания, сакрализации».

Говоря об освобождении крестьян в 1861 году, мыслитель подчёркивал, что оно логически выводилось из освобождения дворян от обязательной службы веком ранее, но для «общего дела» надо было не освобождать ни дворян, ни крестьян, а напротив, подчинить тех и других непосредственно центральной власти. Власти не как бездушному «Левиафану», а как силе, организующей общество и направляющей его на достижение конкретной цели.

«Ошибка Петербургского периода, — говорит Фёдоров, — заключалась в том, что он свободу поставил на место долга к отечеству, а введя воинскую повинность, отделил просвещение от долга, вместо того чтобы соединить их неразрывно». Сам философ считал необходимой именно всеобщую воинскую повинность, соединённую с обязательным образованием и направленную не столько против внешнего врага, сколько на борьбу с природными катаклизмами.

Библейский образ «перековывания мечей на орала», как известно, широко использовался в советской культуре (например, в известной скульптуре Е. Вучетича). Важно здесь именно то, что «мечи» надо не просто выбросить, а именно перековать, то есть использовать силу, прежде несущую смерть и разрушение, в целях созидания. Именно об этом настойчиво говорит Фёдоров, касаясь тем «разоружения» и пацифизма. Не отказ от армии, а направление её энергии и дисциплины в другое русло — вот что необходимо.

Можно сказать, так и произошло с началом космических полётов: многие космонавты были военными лётчиками, некоторые даже участниками войны. Но ещё за несколько десятилетий до этого, в 20-30-х годах, роль армии в советском обществе оказалась схожей с той ролью, о которой говорил Фёдоров, она стала «культурной силой», фактически давала молодёжи образование и знания о современном мире, как технические, так и гуманитарные.

Н.А. Бердяев пишет в «Русской идее»: «Истоки миросозерцания Н. Фёдорова родственны славянофильству. У него есть идеализация патриархального строя, патриархальной монархии, вражда к западной культуре. Но он выходит за пределы славянофилов, и в нём есть совершенно революционные элементы — активность человека, коллективизм, определяющее значение труда, хозяйственность, высокая оценка позитивной науки и техники».

Важнейшая роль в концепции Фёдорова отводится вопросу о регулировании природы, на первом этапе — через управление погодными явлениями, вызывание дождей там, где это необходимо для избавления от засух и наводнений. Тем самым решается «продовольственный вопрос», без чего, разумеется, думать о достижении практического бессмертия не имело бы смысла. Настаивая на «возвращении в село», к земледелию, Фёдоров категорически отвергал внешне сходное толстовское стремление к отказу от всех благ цивилизации. «Тут нет речи, — пишет С.Г. Семёнова, — об отказе от научно-технических достижений города, об идиллии опрощения на лоне природы. Не отказаться от мысли, а внести её в природу».

«Регулятор, — по словам Фёдорова, — обращает также и земледелие из индивидуальной работы в коллективную. ...регулятор кроме, во-первых, уничтожения войны нужен, во-вторых, для замены тяжёлой, каторжной работы рудокопов, в-третьих, для соединения с земледелием кустарной промышленности». Таким образом, речь идёт, по сути, не о превращении горожан в селян, а о соединении сильных сторон города и села, ликвидации разрыва между ними (что пытались осуществить впоследствии в советское время). «Выделение из природы, — подчёркивает мыслитель, — возвышение над слепою силою, развиваемые городской жизнью, так же необходимы, как и близость к ней, являющаяся в деревне».

Не менее актуальны сегодня, в эпоху бурного разрастания мегаполисов и упадка «провинции», взгляды Фёдорова на этот вопрос. «Всё — столица, всё — о столице, — пишет С.Г. Семёнова , — она — голова, а провинция со всеми её городами и деревнями — словно подсобные, призванные к самоотвержению и тёмной доле члены. Редко что так увлекало Николая Фёдорова, как идея внести свет самосознания и самоисследования в существование именно провинции, окраин, "дальних, захолустных мест", буквально каждого забвенного медвежьего угла. Любое поселение — историческая личность, призванная осознать свою долю участия в жизни отечества и — шире — общемировой».

Для Фёдорова не имеет смысла противопоставление, вложенное Тургеневым в уста Базарова: «Природа не храм, а мастерская, а человек в ней работник». Природа — это и храм, и мастерская; храм — это, по сути, и есть мастерская или лаборатория, где вырабатываются средства возвращения жизни умершим. А мастерская в свою очередь — храм, потому что труд на благо общего дела является священным.

Тут же вспомним и другой «хитрый» афоризм другого нашего (уже упомянутого) классика: «Тварь я дрожащая или право имею?». Для Фёдорова недопустимым было именно разделение человечества на «тварей дрожащих» и «право имеющих» (а ведь одно без другого не существует и существовать не может). Человек не «имеет право», а имеет обязанность — овладевать природой. И, осуществляя эту обязанность, тем самым перестаёт быть «тварью дрожащей».

Эксплуатация человека человеком, осознаваемая как главное зло на данном историческом этапе, в более широком контексте является признаком того «несовершеннолетия» человеческого общества, о котором говорит Н. Фёдоров и которое не позволяет нам пока выйти за рамки «предыстории» и перейти к подлинной истории (если пользоваться высказыванием К. Маркса, который здесь вполне перекликается с Фёдоровым).

Словно отвечая не родившемуся ещё Ф. Фукуяме, Фёдоров пишет: «Если вдуматься в это великое и необозримое будущее, возможно ли толковать о конце истории? Не ясно ли, что рассуждения о нём основаны на глубоком недоразумении: то, что есть только выход человеческого рода из школы, то принимается за конец истории! Вступление в настоящую жизнь и начало общего дела принимаются за конец жизни!»

Борьба людей в той или иной форме между собой ныне поглощает все силы и не позволяет людям направить их на решение своей подлинной задачи — овладения силами природы. «Покорение природы» не стоит, конечно, понимать вульгарно, с ультраэкологических позиций, отождествляя его с уничтожением этой самой природы. Сам Фёдоров, в частности, называл «истребление топлива (без восстановления его)» — «победой Пирра», а это только один из примеров хищнического отношения к «даровым» природным богатствам. «Природа, — повторяет мыслитель, — нам враг временный, а друг вечный, потому что нет вражды вечной, а устранение временной есть наша задача, задача существ, наделённых чувством и разумом».

По Фёдорову, в человеке природа как бы осознаёт саму себя и переходит от стихийности к разумному регулированию. Таким образом, Фёдоров вплотную подошёл к идее ноосферы, которая спустя два десятилетия после его смерти будет сформулирована В.И. Вернадским, Э. Леруа и П. Тейяр де Шарденом.

«Воля к власти», о которой писал Ницше (по Фёдорову, именно в его учении заключён конечный пункт развития западной индивидуалистической мысли), направлена лишь на своего ближнего, превращаемого тем самым в «тварь дрожащую». А должна быть направлена на «слепую силу» природы, только тогда в ней будет настоящий смысл. Какой смысл во власти над себе подобными при сохранении смерти? А после победы над смертью она и подавно не понадобится.

«Государство необходимо, — говорит Фёдоров, — пока не образовалось всемирное родство. Несознательно дело всемирного родства и началось уже, но в искажённом пока виде». Таким образом, власть нужна лишь временно, до «совершеннолетия» человечества, чтобы организовать его на достижение этой цели. (И вновь перекличка с марксизмом, который тоже настаивает на отмирании государства в будущем, но не «ставит телегу впереди лошади» и не говорит о его немедленной «отмене»).

Ницше, как известно, проповедовал также и идею «вечного возвращения». Всё повторяется и тем самым обессмысливается, любой труд в конечном счёте оказывается «сизифовым». И тут вспоминаем строки Юрия Кузнецова:

«Ухнем, Сизиф! — крякнул я, и вкатили мы вместе
Камень на гору, и камень остался на месте».

Поэт, по сути, говорит о том, что именно общее дело («вкатили мы вместе») даёт возможность выйти из «дурной бесконечности» и от бессмысленного труда перейти к созидательной работе.

«Всемирность» идей Фёдорова, конечно, некоторыми читателями, пребывающими под властью навязанных шаблонов (например, о будто бы «противоположности» национализма и интернационализма) может быть воспринята как пропаганда космополитизма. Такие же претензии порой предъявляются и несомненному «почвеннику» Достоевскому с его идеей «всемирной отзывчивости» русского народа.

Предвидя такое узкое понимание, Фёдоров пишет: «Между народным представлением всечеловеческой семьи и всемирным гражданством — громадная разница. Последнее не придаёт никакого значения происхождению, для него не существует предков, оно всемирно, так сказать, по пространству, а не по времени; оно, наконец, только гражданство, а не родство, и формулою его может быть "где больше барыша, там и отечество"». Разумеется, эта космополитическая идея не имеет никакого отношения к всемирному объединению для регуляции природы и управления планетой как космическим телом, которое никак не предусматривает «отрыва от корней».

В истории России Фёдоров видел особую, важнейшую для человечества миссию. Её континентальное положение делает её страной, наименее восприимчивой к идеям индивидуализма, к погоне за корыстью. Россия с её принципом единства в братстве противоположна и Западу с его внутренней борьбой и разделением, и Востоку с его «гнётом», делающим невозможной самостоятельную мысль. Кроме того, Россия — страна земледельческая, и одна из важнейших её задач в истории — умиротворение кочевников, «обращение степи в поле».

Задатками России, которые могут способствовать дальнейшему поступательному движению человечества, Фёдоров считал: «1. Родовой быт... 2. Общину, а) при которой не может быть вражды между отцами и детьми; б) в которой лежит зародыш учения о круговой, так сказать, поруке в общем, а не личном только спасении; в) которая ...стремится к удовлетворению лишь действительных потребностей, к прочному обеспечению существования, а не к роскоши, прочное же обеспечение существования в последнем результате есть бессмертие; 3. Земледельческий быт... 4. Бессословность, т. е. типом нашего государственного устройства служит, очевидно, не организм, а какой-то иной образец. 5. Государство служилое», а также её географическое положение в высоких широтах, в центре континента и на равнине, и историческую особенность – «собирание земель». Он отмечал: «...наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига».

Антиподом России, по мнению мыслителя, являлась Англия, стремящаяся «обратить человечество в международный организм, т. е. дать всему человечеству антихристианскую форму, в которой "субординация", даже "слияние" при величайшем взаимном отчуждении, "раздельности" найдут своё полное выражение ...все народы будут исполнять роль низших сословий, чернорабочих, производящих сырьё или полусырые продукты, сама же она, как мастеровой, будет прилагать последнюю руку к ним». Это «слияние при величайшем взаимном отчуждении» — и есть портрет сегодняшней «глобализации», даже в большей степени, чем современного Фёдорову колониализма.

Но он надеялся, что и Англия, и Запад в целом не вечно будут оставаться в рамках нынешней индивидуалистической системы: в будущем они «восстановят у себя общину, когда большинство человеческого рода удержит эту форму жизни не вследствие косности только, как теперь, а сознав преимущество её». Таким образом, в отношении к общине Фёдоров вполне смыкается не только со славянофилами, но и с русскими народниками.

Фёдоров — не только объективно центральная фигура русского космизма и русской общественной мысли в целом, но и наиболее важная именно для «Русского Лада» с его принципами единства русской истории, отказа от противопоставления верующих и неверующих (православных христиан, славянских язычников и атеистов), роли России в мировом масштабе с постепенным перерастанием «русского лада» в «мировой лад», коллективизма и солидарности (по Фёдорову, «жить со всеми и для всех»). «Фёдоровское учение, — подчёркивает С.Г. Семёнова, — опознаёт себя как активное христианство. Но со своим призывом к Делу мыслитель обращался и верующим, и к неверующим, и сила этого призыва в том, что он, действительно, может быть принят и теми, и другими, всеми смертными».

«Неоспоримо, — пишет В.С. Никитин в книге «Космическое мышление — ключ к выходу из мирового кризиса», — что первой страной, которая осмелилась приступить к превращению исторического процесса из стихийного и неуправляемого в проектируемый и управляемый, была Россия». Собственно, это именно то, о чём всегда говорил Н.Ф. Фёдоров. Конечно, первая попытка имела свои (неизбежные для всего нового) недостатки, иначе не произошёл бы и «откат» обратно, в «несовершеннолетие» (в фёдоровской терминологии), в конце XX века.

Но нет сомнений, что после того, как созидательные, патриотические силы России, отказавшись от узко-сектантского подхода к «единственно верным» идеям, полностью освоят, осмыслят и усвоят наследие русских космистов и русской философской мысли в целом, они смогут с этим багажом вновь выступить на историческую арену. «Нашим каноном, — писал философ «фёдоровской школы» В.Н. Муравьёв, — должна быть вся русская философия и литература, все творения великих наших писателей и мыслителей. Это воистину выстраданная повесть мессианских исканий русского народа и крестных мук, им вынесенных в служении его человечеству».

Тогда и Россия из нынешнего «полунебытия» возродится для новой великой миссии. «Эта миссия, — подчёркивает В.С. Никитин, — заключается в спасении человечества и планеты от гибели путём перехода от земной стихийной цивилизации к эпохе земной управляемой цивилизации». А затем, добавим, и в выходе за пределы земного пространства и ограниченного времени. Разумеется, добиться этой цели может только солидарное общество, освободившееся от конкуренции, от бессмысленной и пожирающей все силы борьбы всех против всех, основанное на принципах «Общего дела».

Павел ПЕТУХОВ
история, теория, идеология