Индия и Дж. Неру. Опыт строительства государства-цивилизации (Часть 1)

Индия сегодня является одной из признанных великих держав, роль её в современной политике и экономике возрастает год от года, хотя по историческим меркам недавно – менее восьмидесяти лет назад – она была колонией одной из западных держав – Великобритании. Вслед за Китаем, также в XIX – первой половине XX вв. прошедшим через национальное унижение и глубочайший упадок, Индия приобретает статус, достойный её как государства-цивилизации.



В связи с этим необходимо проанализировать опыт политической борьбы и созидательной работы первого премьер-министра независимой Индии – Джавахарлала Неру (1889-1964). 14 ноября исполняется 135 лет со дня его рождения, и в памятный день стоит поговорить как о мировоззрении Дж. Неру, восприятии им истории и современности своей страны, так и о самой Индии, а через эту тему раскрыть также понятие государства-цивилизации как таковой и приложить его в том числе и к России.

Россию и Индию, никогда не имевшие общей границы, объединяют давние культурные и экономические связи и взаимная симпатия. От Афанасия Никитина и Герасима Лебедева (создавшего в конце XVIII в. драматический театр в Калькутте) до Льва Толстого, Николая Рериха (кстати, художник был лично знаком с Дж. Неру, а его сын Святослав написал портрет будущего премьер-министра) и Ивана Ефремова – в России всегда был силён интерес к южному гиганту, который географически кажется как бы «проекцией» северной России на юг, к тёплому Индийскому океану. Хоть Индия и не имеет своих обширных пространств, аналогичных нашей Сибири, её ландшафты тоже весьма разнообразны, как и населяющие её народы. Вспомним также запланированные, но не реализованные походы в Индию – сначала при Павле I (в союзе с Наполеоном), потом Красной армии во время гражданской войны. В обоих случаях их организация преследовала не завоевательные цели, а задачи борьбы с Британией, то есть объективно цели были освободительными в отношении Индии.

В какой-то мере этот взаимный интерес отражает общее индоевропейское происхождение: в санскрите и современных индоарийских языках нетрудно уловить общие корни с языками славянскими, а прародиной арийских (индоиранских) народов, как считается, были южнорусские степи. Индийский мыслитель и лидер национально-освободительного движения Б. Тилак даже размещал эту прародину ещё севернее – у берегов Ледовитого океана. Но более важную роль играет общность исторических судеб: и Индия, и Россия-Евразия как страны-цивилизации во второй половине 2-го тысячелетия н.э. подверглись «испытанию на прочность» со стороны западных агрессоров. Результаты этих «испытаний» оказались различными: Индия на длительное время полностью утратила независимость, Россия же её сохранила и превратилась в советский период во второй «полюс» мирового порядка. Тем не менее, к настоящему моменту Россия и Индия вновь оказались в одной «лиге» (что символически выражаемся их участием в группе БРИКС).

Уникальность Индии также в том, что, в отличие от двух других государств-цивилизаций – России и Китая – в XX в. она не была объединена энергичным антизападным коммунистическим проектом (который обеспечил резкий рывок в их развитии), но в то же время, в отличие от исламского мира и молодой цивилизации Индокитая, а также от неоформленных протоцивилизаций Африки и Латинской Америки, отстояла своё единство в границах, почти совпадающих с естественными цивилизационными границами.

В применении к Индии (или в целом Южной Азии) часто употребляется понятие «субконтинент». Иногда этот термин объясняется через геологическую историю региона, который когда-то был отдельным небольшим материком, отколовшимся от Гондваны (кстати, само название этого древнего континента произведено от одной из областей Индии) и столкнувшимся с Евразией – это столкновение породило Гималаи. В отношении других мировых регионов это понятие почти не применяется.

Однако нас интересует не геологический, а исторический, гуманитарный аспект. Впрочем, Дж. Неру связывал одно с другим: «Тот факт, что Индия была отрезана могучим барьером Гималаев и морем, внушил обитателям этого обширного района сознание своего единства и в то же время породил замкнутость» (9, т. 2, с. 284). И в этом смысле понятие «субконтинент» вполне применимо к тому явлению, которое чаще обозначается термином «локальная цивилизация», «культурно-исторический тип» (по Н.Я. Данилевскому) или даже «суперэтнос» (по Л.Н. Гумилёву). Евразийцы 1920-х гг. чаще говорили об «особом мире», однако это выражение слишком расплывчато. К. Чхеидзе предпочитал писать о «государствах-материках» (15, с. 320-324), но такая формулировка, в свою очередь, вводит в заблуждение, так как границы цивилизаций не совпадают с физическими границами материков.

Слово «субконтинент» весьма удачно передаёт суть этого типа общества, промежуточного между человечеством и отдельным народом. И, помимо индийского, мы можем выделить на материке Евразия европейский, русско-евразийский, ближневосточный, восточноазиатский (китайский) и индокитайский субконтиненты. Индия с точки зрения территории, населения, культурного и исторического своеобразия, этнической пестроты вполне сопоставима с любым из них. Как ислам и арабский язык объединили Ближний Восток, католицизм и латынь – средневековую Европу, иероглифика и буддизм махаяны в сочетании с конфуцианством – Китай со всей Восточной Азией, так Индию объединили индуизм, санскрит и созданная на нём литература, которую позже сменила литература на «народных» языках – хинди, маратхи, бенгали и др.

Действительно, Россию, Индию и Китай нельзя сравнивать с Германией или Францией, то есть с «обычными государствами» в отдельности. Они сопоставимы лишь с Европой в целом – например, с Европейским союзом. По всем параметрам (территория, население, своеобразие языка и культуры) на отдельные европейские государства похожи штаты Индии: так, четыре из них превосходят по населению Германию, а Уттар-Прадеш достиг 200-миллионного рубежа. То же самое можно сказать про провинции Китая (там, правда, нет такого большого культурно-языкового разнообразия) и про республики СССР – то есть России-Евразии в её естественных границах.

Формирование цивилизаций, или субконтинентов, в их развитой форме относится ко второй половине 1-го тысячелетия нашей эры, когда завершилась эпоха первой (греко-римской) «глобализации». В этом процессе приняла участие и Индия, духовным ядром которой стал возродившийся в новых формах из старого брахманизма индуизм, вытеснивший из Южной Азии буддизм – который, в свою очередь, нашёл себе почву на Востоке Азии и создал две цивилизации – махаянистскую в Китае (и далее в Корее и Японии) и хинаянистскую в Индокитае (11, с. 33-34). В этом мы можем увидеть некую закономерность: христианство стало ядром двух цивилизаций – европейской и русско-евразийской (с её византийской предшественницей) – уйдя со своей изначальной родины на Ближнем Востоке и уступив её исламу. То же, как видим, произошло и с буддизмом.

Но и сам индуизм в этот период на время становится прозелитической религией: ведётся его активная пропаганда в той же Юго-Восточной Азии, хотя вообще для данной религии это совсем не характерно – индуистом можно только родиться, причём родиться в определённой касте и, желательно, на территории самой Индии. Принадлежность к касте и следование связанным с этим ритуалам, а не личная вера в индуистских богов делает индуса индусом. Следы этой эпохи мы и сегодня видим на индонезийском острове Бали, жители которого исповедуют индуизм, как и чамы Южного Вьетнама, хотя и не являются непосредственными потомками выходцев из Индии. Индийской колонизации 1-го тысячелетия нашей эры в Юго-Восточной Азии посвящена отдельная глава книги Дж. Неру «Открытие Индии» (9, т. 1, с. 310-321).

Добавим, что в это же время несвойственный ему прозелитизм стал проявлять и иудаизм, распространившийся, к примеру, в Хазарском каганате, претендуя на роль религии-ядра в Евразии (что, впрочем, ему не удалось). Этот период неожиданной экспансии, казалось бы, не расположенных к тому религий завершился к концу 1-го тысячелетия, когда границы цивилизаций «утряслись» и каждая религия вернулись к своей «норме». Что касается индуизма, то в нём практики прозелитизма возобновились лишь в XIX-XX вв. и поначалу исходили от реформированных вариантов индуизма, таких как «Арья самадж» (4, с. 405), а позже, с обретением независимости, стали носить скорее политический, а не чисто религиозный характер.

Неагрессивность, отсутствие стремления к военной экспансии за пределы естественных цивилизационных границ действительно характерно для Индийской цивилизации на протяжении большей части её истории. Однако, как показывает исторический опыт, такое отсутствие «превентивной» экспансии может вести к слабости данной цивилизации перед лицом захватчиков. Тем более если последние принадлежат к более динамичным обществам, нацеленным на территориальные захваты, как, например, общество исламское.

Взаимоотношения с исламом стали одной из важных проблем для Дж. Неру в период борьбы за независимость. В соответствии с программой Индийского национального конгресса, он выступал против отделения Пакистана от Индии, но чём настаивала оппонирующая Конгрессу Мусульманская лига. В то же время практически никто из конгрессистов не рассматривал как части Индии Бирму и Цейлон и не возражал против их независимости, хотя, казалось бы, в языковом и культурном отношении, по крайней мере, Цейлон очень близок к Индии (правда, в 1946 г., ещё до независимости, Неру выдвигал идею создания федерации, которая включила бы Индию, Бирму, Цейлон. Малайю и Индонезию, но этот проект не получил продолжения – см. 6, с. 245).

В последнем случае линия раздела, помимо географии, объяснялась религией (а религия – это основной маркер цивилизационной идентичности): Бирма и Цейлон – страны хинаянистского буддизма и как таковые противопоставляют себя индуистской цивилизации Индии. В самой Индии, как известно, к концу средневековья буддизм практически исчез.

С мусульманами всё было сложнее: они населяли практически всю территорию Индии, живя совместно с индусами. Но если ислам во внутренних областях Индии можно сравнить с исламскими регионами в глубине России (например, Татарией и Башкирией), которые, сохраняя свою самобытность, в то же время являются неотъемлемыми частями Русско-Евразийской цивилизации, то другое дело – долина Инда, будущий Пакистан.

Этот регион, со времён античности традиционно включавшийся в Индию, отличается от неё даже климатическими особенностями: здесь господствуют засухи, и сама долина Инда, отделённая от основной территории Индии пустыней Тар, больше напоминает долину Нила, Двуречье и Мавераннахр, где оформилась исламская цивилизация. Климат, «кормящий ландшафт», является важнейшим фактором для формирования локальных цивилизаций. Именно в долине Инда сформировалась в своё время Хараппская цивилизация, позже данная территория становилась ядром Кушанского царства и государства эфталитов (16, с. 74, 78), довольно резко отличавшихся от собственно Индии с основным ядром в долине Ганга. Сюда в эпоху Гуптов постепенно был вытеснен буддизм, так что последующая исламизация шла здесь иным путём, чем в индуистской Индии.

Арабы-мусульмане вторглись в Синд и создали там своё государство уже в VIII веке, и с тех пор установилась довольно чёткая граница между мусульманской и индуистской цивилизациями (9, т. 1, с. 359), правда, позже неоднократно нарушавшаяся мусульманами, что закончилось созданием сначала Делийского султаната, затем империи Великих Моголов. Эти государственные образования можно рассматривать как «межцивилизационные химеры». Впрочем, Неру считал, что Могольская династия, смешавшись с индийцами (в том числе через браки могольских принцев с раджпутских княжнами), стала «скорее индийской, чем тюркской или монгольской» (9, т. 1, с. 409). Более того, падишаху Акбару он приписывал создание «чувства единства среди различных элементов Северной и Центральной Индии» (9, т. 1, с. 425), однако эти постулаты Неру скорее объяснялись политической целесообразностью – стремлением примирить индусов и мусульман.

На этом этапе индийской истории мы прослеживаем структурное сходство с историей России-Евразии. На стыке её границ с Европейской цивилизацией практически одновременно с государством Моголов (XVI в.) также возникает «химера» – Речь Посполитая, расширение которой можно охарактеризовать как попытку колониальной экспансии Запада на Восток, только протекающую на одной – славянской – этноязыковой почве. Католическое польско-литовское государство разместилось на территории с православным большинством, что не могло не оказать и обратного влияния на шляхетскую элиту. Точно так же в мусульманских государствах Индии индуистский субстрат этнически и культурно влиял на завоевателей. Ещё одно сходство: так же как Моголы, захватив Индию, утратили свои первоначальные владения в Средней Азии и Афганистане, так и Речь Посполитая лишилась исконно польских земель на западе, завоёванных германскими феодалами, но в обоих случаях это компенсировалась гораздо более обширными захватами на востоке.

И там, и там протекают аналогичные процессы борьбы и взаимной «притирки» разных религиозных элементов. В Пенджабе в XV в. возникает сикхизм (а ещё раньше – движение бхакти), впитавший в себя различные черты как индуизма, так и ислама; сто лет спустя император Акбар предпринимает попытку создать синкретическую религию на основе индуизма, ислама, зороастризма и даже христианства (16, с. 154-155). Были и другие варианты синтеза индуизма и ислама – например, в вероучении общины ходжа (5, с. 63), а позже – ахмадие (кадияни) и др. В Речи Посполитой же в XVI в. формируется униатство, совмещающее православие и католицизм (11, с. 33). На востоке обоих субконтинентов, в глубине территорий России и Индии, тоже формируются альтернативные, но апеллирующие к старине течения: старообрядчество и новый вариант шиваизма, который (как и старообрядчество) создавался как приспособление к новому «тёмному веку» в рамках эсхатологических ожиданий.

«Индия сама по себе, – писал А. Тойнби, – это целый мир; она представляет собой общество не меньшей величины, чем наше западное, и в то же время это единственное значительное незападное общество, которое не просто подверглось нападению, но было захвачено и разграблено силой западного оружия… Таким образом, опыт общения с Западом оказался у Индии значительно более болезненным и унизительным, чем у Турции и Китая или у России и Японии» (12, с. 451-452). Британский историк также отмечает: «Возможно, западное оружие не смогло бы завоевать Индию, не подвергнись она до этого завоеванию со стороны мусульман» (там же, с. 452). Действительно, вторжения мусульманских народов подточили индийскую цивилизацию и обессилили её перед лицом более опасного врага – Запада.

Во всяком случае, цивилизационное отличие Пакистана от Индии сегодня представляется очевидным: он принадлежит к Ближневосточной (исламской) цивилизации. Лидер «Мусульманской лиги» и будущий основатель Пакистана М.А. Джинна формулировал это в терминах «нации»: «Мы настаиваем и подчёркиваем, что, согласно любому определению нации, мусульмане и индусы являются двумя основными нациями» (5, с. 199). Хотя, разумеется, эта констатация никак не оправдывает британских колонизаторов, игравших на мусульманско-индуистских противоречиях ради сохранения своего контроля над всем южноазиатским субконтинентом.

Как неизбежным было отделение от России в момент революции Польши и Финляндии, принадлежащих к западной цивилизации, но не всего остального территориального массива Российской империи, который и был воссоединён в рамках СССР, так и Пакистан отделился от Индии в соответствии со своей цивилизационной принадлежностью. Но таким же естественным было и последующее отделение от Пакистана Бангладеш. Восточная Бенгалия, несмотря на преобладание ислама (бенгальские мусульмане – в основном потомки принявших ислам буддистов, которые и раньше противопоставляли себя индуистскому окружению), всё же является своеобразной частью Индийской цивилизации. Кстати, в климатическом отношении Бангладеш – одно из самых влажных мест на земле и полная противоположность засушливому Пакистану, а климат в формировании идентичности играет немаловажную роль. Существование таких анклавов другой религии – вполне нормальное явление: скажем, внутри мусульманского мира веками жили армяне и евреи, последние также обитали в католической Европе, в российском Поволжье издавна живут мусульмане – татары и башкиры. Про религиозное разнообразие самой Индии, даже если не брать мусульман, нечего и говорить.

Пример Индии позволяет нам глубже понять диалектику национального и цивилизационного. В основе почти каждой развитой цивилизации имеется крупный этнос-ядро (великороссы в России-Евразии, хиндустанцы в Индии, ханьцы в Китае, арабы в исламском мире. Вокруг этого этноса (государствообразующего народа) складывается универсальное государство, что было символически отражено, к примеру, в гимне СССР: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь». Явным исключением здесь является лишь Европа, где нет одного этноса-ядра, а существует баланс между романским и германским элементами, играющими в рамках европейской цивилизации практически равную роль (но они очень тесно сплетены друг с другом, что даёт основание русским мыслителям, начиная с Данилевского, говорить о «романо-германском» мире).

Для народа-ядра правильно понятая национальная идея совпадает с цивилизационной идеей, у других же народов, входящих в данную цивилизацию, они сложно соотносятся между собой, так что национальное самосознание любого народа периферии может быть использовано как для укрепления системы в целом, так и для её разрушения. Уникальность Индии, опять-таки, в том, что при значительном удельном весе периферийных народов, их развитой культуре объединяющая цивилизационная идея, тем не менее, оказывается явно сильнее местных сепаратизмов.

Впрочем, есть у этой особенности и обратная сторона: место национальных отношений в Индии часто занимают межрелигиозные и кастовые противоречия, которые просто «вытесняют» национальные. Дж. Неру писал в книге «Открытие Индии»: «Я имел полное представление о многообразии и различиях индийской жизни, классов, каст, религий, рас и уровней культурного развития» (9, т. 1, с. 87). Как видим, «этносы» в этой фразе вообще не упомянуты: очевидно, различия по национальному признаку представлялись автору малозначимыми в сравнении с другими. В другом месте он прямо пишет: «Следует помнить, что в Индии меньшинства являются не расовыми и не национальными, как в Европе, а религиозными» (9, т. 2, с. 163), хотя, разумеется, одно другому никак не противоречит: и в Индии, и в Европе существуют и те, и другие меньшинства, вопрос лишь в том, что выходит на первый план.

Индия во главе с Неру, получившая независимость в 1947 г., могла уже учиться на чужом опыте, и прежде всего на 25-летнем опыте Советского Союза. Имеется в виду как экономическая сторона дела, так и культурная, и, в частности, вопросы национальных отношений и принципы федерализма. Неру констатировал, что «в настоящее время самые мощные державы являются многонациональными государствами, и в то же время там развивается национальное самосознание, как, например, в США или в СССР» (9, т. 2, с. 181). Хотя пример США тут вряд ли удачен: самосознание американцев едва ли можно назвать «национальным», это как раз пример космополитического смешения, но только на вершине «мировой пирамиды», что и позволяет объединить американцев в искусственную общность. Что касается идеологической эволюции СССР, то о ней Неру говорил с явным одобрением: «Не отказываясь в какой-то степени, по существу, от своего социального и экономического строя, Советский Союз стал теперь гораздо более националистичным по духу, и идея отечества обладает там теперь гораздо более притягательной силой, чем идея международного пролетариата» (9, т. 2, с. 391).

В 1944 г. Неру, размышляя о будущем устройстве Индии, считал важным найти «форму свободы, обеспечивающую широчайшую автономию провинций и княжеств при одновременном сохранении прочных связей с центром. В пределах более крупных провинций или княжеств могут даже существовать, как в Советской России, автономные единицы. В дополнение к этому можно включить в конституцию все мыслимые меры защиты и гарантии прав меньшинства» (2, с. 299-300). Индийский федерализм после достижения независимости был осуществлён так, чтобы не противостоять сильной центральной власти, но учитывать интересы отдельных народов. В принятой в 1963 г. поправке в конституцию Индии говорилось, что создание партий или организаций, выступающих за отделение от Союза, является антиконституционным и преследуется по закону (17, с. 175).

Реформа штатов, проходившая в 1950-х годах (Акт о реорганизации штатов 1956 г., и др.), очень напоминает национально-государственное размежевание в СССР 20-30-х гг. Первый визит молодого Дж. Неру в СССР произошёл в 1927 г., в разгар этого процесса, и он ознакомился с национальным вопросом, экономической и культурной политикой в советских республиках. Уже с 20-х гг. в программе Индийского национального конгресса содержалось требования изменения границ провинций, чтобы обеспечить в них относительно однородный национальный и языковой состав (6, с. 44). Подобно тому как реорганизация советских республик началась с упразднения Бухарской и Хорезмской республик (преемниц Бухарского эмирата и Хивинского ханства), в Индии этот процесс заключался, в первую очередь, в ликвидации крупных и мелких княжеств – их общее число доходило до 600, – территория которых разделялась между штатами, созданными по этно-языковому принципу. В ряде случаев сам Неру не был сторонником административных преобразований – например, выделения из штата Мадрас телугуязычного штата Андхра, – но они проходили объективно, под влиянием активности народных масс (6, с. 45).

Этнический критерий как основной для административного деления в те же 1920-е годы обосновывался евразийцами. К.Н. Чхеидзе писал: «…в нашем восприятии нет места вопросу о том, разъединимы ли части, составляющие единое тело России-Евразии, – они неразъединимы… Совместное существование нескольких наций строится нами на основе признания каждой отдельной нации – отдельной личностью. Всё, что направлено к выработке каждой отдельной национальностью своей самобытной культуры, не только допускается, но и всемерно поощряется». И далее: «Административные границы должны совпадать с границами этнического распределения. Т.е. каждая отдельная нация должна представлять собою отдельную самоуправляющуюся единицу в составе великого целого» (15, с. 318).

Советский опыт использовался Неру и в «собирании земель» Индии, ранее захваченных другими европейскими государствами, помимо Великобритании. Как Советский Союз к началу 40-х годов вернул в свой состав утраченные Западную Украину, Западную Белоруссию, Молдавию и Прибалтику, так и Индия в 50-60-х гг. присоединила осколки Французской (1954) и Португальской (1961) колониальных империй на субконтиненте.

Индийская культурная и политическая элита, в сравнении с другими цивилизациями, легко включала в свой состав тех, кого в ином случае назвали бы представителями «национальных меньшинств». Так, величайший писатель и поэт Индии рубежа XIX-XX веков Рабиндранат Тагор – бенгалец, но считается не «бенгальским», а общеиндийским поэтом. «Частично под влиянием его работ, – подчёркивал Дж. Неру, – сформировался не только язык бенгали, на котором он сам писал, но и все современные языки Индии» (9, т. 2, с. 93-94). Бенгальцы вообще играли ведущую роль как в интеллектуальной жизни Индии того времени, так и в национально-освободительном движении. На бенгальском языке выходило не меньше половины газет и печатных изданий Индии, что, конечно, объяснялось и тем, что в этом регионе находилась столица Британской Индии – Калькутта. К тому же английские власти своим решением о разделении Бенгалии на Западную (индуистскую) и Восточную (мусульманскую) в 1905 г. подлили масла в огонь протестного движения.

Да и сейчас крупнейшие города Индии, кроме Дели, находятся за пределами хиндустанского языкового ареала: Бомбей, он же Мумбаи, в Махараштре (основное население – маратхи), Мадрас, или Ченнаи, в Тамилнаде (тамилы), Бангалор в Карнатаке (каннара). Кстати, этот факт можно сравнить с географическим распределением городов Российской империи в начале XX века: крупнейшими из них после Петербурга и Москвы были Варшава, Одесса, Киев, Рига, Тифлис, Баку, Ташкент – все за пределами великорусского ядра.

Индийская литература в конце XIX – нач. XX вв., как и в более ранние периоды, развивалась не только на языках хинди (Ш. Дас, К. Госвами) и бенгали, но и маратхи (Х.Н. Апте), телугу (Ш. Шриниваса Рао) и др. (16, с. 257). Что касается политики, то один из известнейших руководителей Индийского национального конгресса, автор теории полярной прародины индийцев Б. Тилак был представителем маратхов, как и вождь неприкасаемых Б. Амбедкар, и основоположник «хиндутвы» В. Саваркар. Махатма Ганди – гуджаратец, как, кстати, и основатель Пакистана М.А. Джинна; религиозный реформатор Р.М. Рой и лидер Компартии Индии А.К. Гхош – бенгальцы. Президент Индии наделён в значительной степени представительскими функциями, так что немудрено, что на эту должность «по разнарядке» избирают представителей самых разных национальностей и каст. Например, сейчас эту должность занимает Драупади Мурму, представляющая небольшую (по индийским меркам) народность санталов из группы мунда. Однако и обладающие реальной властью премьер-министры страны также происходят из разных этнических групп. К примеру, П.В. Нарасимха Рао принадлежал к народу телугу, Х.Д. Деве Говда – к народу каннара (оба – не индоарийские, а дравидийские), Манмохан Сингх – пенджабец-сикх, нынешний премьер Н. Моди – гуджаратец.

Полиэтничность индийского руководства воспринимается как нечто само собой разумеющееся, но при этом не вызывает сомнения ведущая и цементирующая роль в стране хиндустанцев и языка хинди, который после обретения независимости постепенно вытесняет английский на всех уровнях. Сам Неру писал: «Правильным термином, обозначающим “индийский” в применении к стране, культуре или исторической преемственности наших традиций, будет “хинди”, производное от “Хинд”, сокращённой формы слова “Индостан”» (9, т. 1, с. 115). То есть в определённом отношении он фактически отождествлял государствообразующий народ и Индию в целом, несмотря на всю её полиэтничность. Далее Неру констатировал: «Хиндустани превращается в общий язык, понятный населению всей Индии» (9, т. 1, с. 261).

Правда, против «чрезмерного» распространения хинди активно выступают многие представители дравидийского Юга (особенно тамилы), для которых индоевропейский язык хинди так же чужд, как и английский. Но вытеснение языка колонизаторов (тем более английского, являющегося языком глобализации и всемирного обезличивания) нельзя не рассматривать как положительное и закономерное явление. Хотя, конечно, интересы местных языков при этом тоже не должны страдать. Кстати, отметим, что дравидийские языки за свою историю подверглись сильному влиянию индоарийских, прежде всего санскрита; имена представителей южноиндийских народов в основном санскритского происхождения.

Какова же этническая принадлежность самого Дж. Неру и его наследников? По происхождению (с кастовой точки зрения) он принадлежал к кашмирским брахманам – пандитам. По современной классификации, кашмирский язык (который Неру считал происходящим от санскрита) даже не относится к индоарийским, а принадлежит к дардским – самостоятельной группе в составе индоевропейской семьи, равноудалённой от индоарийской и иранской групп. Однако предки Неру ещё в XVIII веке покинули Кашмир и переселились в Дели, где, поселившись в предоставленном Моголами поместье на берегу канала, получили фамилию «Неру», то есть «канал» (2, с. 20). Сам Джавахарлал родился на территории нынешнего штата Уттар-Прадеш, в хиндустанском языковом ядре, в городе Аллахабад (в 2018 г. переименованном в Праяградж). Так что родным языком Неру был, безусловно, хинди. Однако политические оппоненты не раз припоминали ему кашмирское происхождение, подозревая в отступничестве от индуизма и симпатиях к мусульманам, которые составляют большинство кашмирцев (1, с. 41).

Дочь Неру, Индира, вышла замуж за парса Фероза Ганди. Парсы – выходцы из Ирана зороастрийского вероисповедания, составляющие отдельную этно-религиозную группу, хотя основным языком их на данный момент является язык гуджарати. Таким образом, «национальность» их сына Раджива Ганди установить уже труднее (если даже отвлечься от темы кастовой и религиозной принадлежности, которые на практике были намного важнее). Он, в свою очередь, женился на итальянке, так что их сын, нынешний лидер ИНК, Рахул Ганди, обладает совсем уж неопределённой национальной принадлежностью.

Вероятно, их можно назвать «индийцами вообще», подобно тому как в условиях России потомки от смешанных браков, воспитанные в русскоязычной среде, становятся по самоидентификации русскими. В Индии, соответственно, они вливаются в народ-ядро, то есть хиндустанцев: во всяком случае, хинди является их родным языком. Такая этническая консолидация не является космополитическим отрицанием национальной самобытности – наоборот, это усиление ядра данной незападной цивилизации, противостоящей глобалистскому всесмешению. Хотя, с другой стороны, она не должна выливаться в стирание граней внутри самой цивилизации и превращение всех в одну усреднённую массу – это другая крайность, подрывающая устойчивость цивилизации перед лицом глобализма.

Известная формула «Единство в разнообразии», которую из русских мыслителей особенно любил К.Н. Леонтьев, широко распространена в Индии, где «её авторство приписывается Рабиндранату Тагору» (5, с. 83). Неру также подчёркивал, что «наш мир полон разнообразия» и что «это многообразие – явление положительное и должно поощряться с тем, чтобы каждая страна могла развиваться и её творческие силы могли полностью проявиться в соответствии с её национальным духов» (1, с. 152). Важна мысль Неру, что чрезмерная унификация и взаимозависимость мира таит в себе опасность: «если эта цивилизация придёт в упадок и потерпит катастрофу, то это приведёт практически к гибели всего мира. Ни одна часть мира не выживет, подобно тому как это могло случиться в старые времена» (1, с. 169).

Однако, возвращаясь к национальному вопросу в Индии, даже если мы возьмём только хиндустанцев, то и тут определить этнические границы не так уж просто. Их можно рассматривать как в широком, так и в узком смысле; включать в их число, к примеру, раджастханцев, бихарцев, бхилов или рассматривать их как отдельные народы. Соответственно, языки этих народов одними лингвистами рассматриваются как диалекты хинди, другими – как самостоятельные идиомы. В этом случае хинди называют «диалектным континуумом».

Являются ли эти споры специфически индийскими? Ни в коем случае: в российской науке, а ещё чаще в прессе и политическом дискурсе постоянно дебатируется вопрос, являются ли украинцы и белорусы отдельными народами или субэтносами в составе русского народа (а их языки, соответственно, диалектами). И ответ на этот вопрос даёт не наука, а политические интересы и текущая ситуация. Судя по всему, правильного ответа на этот вопрос в принципе не существует: вернее, он меняется в соответствии с изменениями конъюнктуры.

Аналогичные вопросы встают и в отношении арабов, разделённых на множество не только этнических групп, но и государств, и в отношении китайцев (у них, наоборот, крепкое государственное и ментальное единство, но диалекты отличаются друг от друга порой больше, чем русский язык от чешского), и в отношении практически всех крупных народов. Например, почему американцев или австралийцев надо отделять от англичан, аргентинцев – от испанцев и так далее, если язык у них один? Сербохорватский язык признавался единым, когда существовало государство Югославия, но с её разделом и он распался на сербский, хорватский, боснийский и даже черногорский. Французы, валлоны и франкошвейцарцы говорят на одном языке и разделены лишь государственными границами, и т.д.

Если вернуться к Индии, то довольно близки к языку хинди пенджабский и гуджаратский, дальше от него отстоят маратхи и бенгали (их различие можно сравнить с разницей между русским и польским или болгарским), ещё дальше отошёл сингальский, распространённый на Шри-Ланке. Разумеется, каждый из этих языков, в свою очередь, подразделяется на множество диалектов и промежуточных говоров. Это, опять-таки, типично для языковой картины любой части света: например, в средневековой Европе существовал «континуум» романских языков, постепенно перетекающих друг в друга. В целом же по переписи 1961 г. в Индии было выделено 1652 формы речи, классифицированные как «родные языки», правда, к 1991 г. их свели к 96 «живым индийским языкам», школьное преподавание ведётся на 51 из них (5, с. 84).

Индийское национально-освободительное движение формировалось вокруг общего врага – британского колониализма – потому и не разбрелось по этническим «отсекам». В этом отличие Индии от России периода гражданской войны, когда на периферии господствовали именно центробежные силы, за которыми стояли интересы тех же западных держав. Для них общим врагом было именно русское этнически-цивилизационное ядро, объединяющее Евразию. И лишь грамотная политика большевиков, учитывающая интересы каждого отдельного этноса, смогла собрать государство заново на федеративной основе.

Часто приходится сталкиваться с утверждением, что Индию как целое создали англичане, объединив разрозненные территории в рамках одного политико-административного образования. Разумеется, это не так: индийская цивилизация как единое целое (как и остальные цивилизации-субконтиненты) сложилась в раннем средневековье. Однако роль англичан действительно велика: как колонизаторы, они смогли объединить против себя разные народы региона, забывшие внутренние межнациональные и межрелигиозные разногласия и борьбу за лидерство перед лицом общего врага. Осознание Индией своего единства – это её ответ (по Тойнби) на вызов колониализма.

Сам Неру рассматривал период британского господства как катастрофический для Индии. Он писал: «Обращает на себя внимание тот знаменательный факт, что районы Индии, которые дольше всего находились под властью англичан, теперь самые бедные… самыми бедными районами Индии являются Бенгалия, Бихар, Орисса и части Мадрасского президентства… Бенгалия, несомненно, была очень богатой и цветущей провинцией до прихода англичан» (9, т. 2, с. 19). Приток богатств из Индии и особенно из Бенгалии, констатирует Неру, стал важным фактором промышленного переворота в Англии. Сама же Индия лишалась своей промышленности и всё больше превращалась в аграрную страну (9, т. 2, с. 24).

Влияние Октябрьской революции в России, наиболее мощной из антизападных революций 1-й половины XX в., охватило весь незападный мир, искавший новое идеологическое оружие против западного господства. Британский министр по делам Индии Челмсфорд признал, что революция в России «дала толчок развитию политических устремлений в Индии» (2, с. 72). Индийские деятели национально-освободительного движения, в том числе Б. Тилак, очень быстро увидели в Советской России своего союзника против западного колониализма (7, с. 34). Это при том, что Тилак, в отличие от многих либеральных деятелей ИНК, стоял на традиционалистских позициях, отвергая западный модернизм – то есть советскую революцию он не считал вариантом этого модернизма. Неру в «Открытии Индии» писал о русской революции: «Пример русских показывает, что народ может вдохнуть в себя новую жизнь и стать снова молодым, если он готов уплатить за это необходимую цену и дать выход энергии и силе, таящимся в массах» (9, т. 1, с. 81).

Сам процесс деколонизации Азии и Африки, началом которого стало освобождение Индии в 1947 г., едва ли был бы возможен без «советской тени». «Коммунистическая угроза» заставила западные державы предоставить независимость колониям, по возможности оставив при этом власть местным компрадорским элитам, прежде чем там произойдут социалистические революции и колонизаторы потеряют всё. В одних странах им это удалось, в других, вопреки их воле, лево-патриотические силы пришли к власти. Индия же представляет собой «промежуточный» вариант: здесь сохранились капиталистические отношения и политический строй западного типа, но политика правящей партии была нацелена на преобразования совсем не «западного» толка.

Не последнюю роль в этом сыграла личность индийского лидера. Для мировоззрения Дж. Неру было характерно стремление к «синтезу», которое он считал одной из основ индийской философии и национального характера. Он полагал, что Индия должна выработать новое мировоззрение, которое он называл «философией синтеза» или «третьей идеологией», преодолевающей односторонность материализма и идеализма (1, с. 131). Воспитанный в европейском духе, получивший образование в Великобритании, всю свою последующую жизнь он двигался «с запада на восток», от западных либеральных идей к осмыслению индийского классического наследия. В 1961 г. во время визита в СССР Неру в своём выступлении привёл слова Будды: «Только такая победа может считаться настоящей, при которой все в равной мере являются победителями и никто не терпит поражения» (1, с. 16). И эта фраза действительно являлась его жизненным и политическим принципом.

Это его стремление к синтезу относилось и к проблеме «национальной интеграции». Неру считал способность к абсорбции любых внешних завоевателей, их превращению в индийцев – специфической особенностью Индии. Первый «синтез» в индийской истории он отмечал с приходом на субконтинент арийских племён, с которого начался процесс их взаимодействия с дравидами. Потом синтез повторялся: «индийцами» становились скифы-саки, греки, кушаны, гунны, тюрки, афганцы, монголы (1, с. 232). Так, раджпуты, которые, по Неру, являются наиболее типичными индийцами, происходят от «индо-скифов» (9, т. 1, с. 224). Однако отметим, что в той или иной степени это характерно для всех цивилизаций: так, тюрки, монголы и маньчжуры растворялись в китайском «море», татаро-монголы и европейцы – в России, те же самые степные кочевники становились основателями исламских государств на Ближнем Востоке или католических королевств в Европе (как Венгрия). Особенность Индии состояла как раз в том, что она не совсем «растворяла» пришельцев, а превращала их в очередную касту, занимающую своё место в традиционном индийском обществе.

В то же время Неру осознавал интеграцию многочисленных этнических групп в единое общество не как данность, а как проблему, которую необходимо решать. В 1960 г. он говорил на заседании парламента: «Мы живём в замкнутом обществе, и не в одном замкнутом обществе, а в многочисленных замкнутых обществах. Существует бенгальское замкнутое общество, маратхское замкнутое общество, малаяльское замкнутое общество и так далее» (5, с. 94). В 1961 г. по его инициативе был создан консультативный Совет национальной интеграции, который с переменным успехом просуществовал до прихода к власти оппонентов ИНК из «Бхаратия джаната парти».

При этом уже в 1990-х гг., по данным социологических опросов, 38% индийцев не исключали распада страны в течение следующих 50 лет (там же, с. 98), то есть проблема национального (в нашей терминологии точнее «цивилизационного») единства не становится менее острой. К межрелигиозным и межкастовым распрям с тех пор добавились сепаратистские тенденции на дравидийском юге Индии (так, внук Дж. Неру – Раджив Ганди – был убит именно тамильскими террористами) и в других регионах, даже в одном из «стержневых» штатов – Махараштре, где действует партия «Шив сена», в целом близкая к правящей «Бхаратия джаната парти», но сочетающая индуистский коммунализм с элементами маратхского сепаратизма.

Павел ПЕТУХОВ
(окончание следует)
история, теория, идеология